... И вот сижу я вся такая ванилька от реконструкции у себя на кухне.
Уже почти машинально вью нить на веретено. Слушаю музыку. Ем йогурт. Верчу в руках монетку в пять злотых - выпрошенный подарок от поляков. Голая без цацок, уехавших в Подольск, пустая без кольца на правой руке, которое в последний день забрал Эски-Кермен, и Саша потом говорила: все, девочка, ты с местом повенчалась, ты обязательно вернешься, и ещё говорила что-то про мои стихи.
В последнее время люди часто говорят про мои стихи - не те люди, от которых ждешь, а другие. А я сижу вся такая из себя в футболке, с которой уж почти совсем стерся крест и надпись "Готика", с обгоревшими до кровавой корки плечами и синяком от тетивы на левой руке. И вспоминаю море. Я восемь лет не была на море.
Я очень боялась, что ничего не успею, не смогу почувствовать, приехав.
И зря.
Потому, что оно только появилось на горизонте, только мелькнуло синевой и изумрудом, и лазурью, а я онемела, и забыла про подколы Директора и Военного и лепетала: моречко, моречко, моречко, потому, что других слов не было. И в воду кидалась, как в объятие. И только Мишка одернул осторожно: не заплывай далеко!
Мне было плевать.
Я на трясущихся ногах стояла в черте прибоя и хохотала от счастья как ненормальная. И оно принимало меня, баюкало меня, качало на волнах, а я все смеялась и смеялась, потому, то люблю его, потому, что море - самая великая из моих любовей, и выше этой любви только Бог, её породивший.
...А я сижу у себя на кухне и гложет меня таким лютым одиночеством, что от самой себя стыдно.
Спасибо Конраду и Хэлу, что пишите в эту дурацкую ночь.